6801 день.

Не люблю май, он забирает дорогих сердцу. В тот год ушёл Иваныч, в глазах людей - ротвейлер, для меня же любящая и понимающая с полувздоха Сущность, и я не могла даже подумать о ком-то рядом, но осенью дом пополнился ангоркой, непонятно как оказавшейся под дверью, обычной кошачьей, живущей сама по себе. Таких много, они существующих рядом, но не вместе, я бы даже сказала, что их большинство, многие не ощущают этой разницы, между Спутником, появляющимся в жизни, и просто животным...

Раз уж всё равно кто-то живет, почему бы нет тот, кто даёт тепло? И мы долго смотрели разных тайцев - на коте остановились не сговариваясь (женские особи со мной не уживаются, а о сОбаке мыслить не было сил), пока в одной из хрущёвок у "Звездной" к нам не высыпал выводок котят, среди которых был один, зашуганный и косоглазый - явная выбраковка породы. Его и кошка потом гоняла, а он прятался и перебегал от укрытия к укрытию, как таракан...

Тридцать зелёных серебренников с портретами Вашингтона из копилки дочери, но скоро в её интересах мальчики сменили животных, ангорку пристроили в хорошую семью, муж пристроился сам, став бывшим, а со мной остался Гражданин Кот, с которым "в горе и в радости", как миг, пролетел 6801 день, минус тридцать, проведённых в кошачьей семье. 18 лет 7 месяцев и 15 дней. Это больше, чем с предавшим мужем, чем с родителями, умудрявшимися в самые трудные минуты жизни причинять особую боль, чем с дочерью...

Лет до семи Таракан ещё делал вид обычного кота, приносящего скатанный шарик из шуршащей факсовой бумаги по команде аппорт, но уже освоил компьютерную грамотность, достаточную для переименовывания на ноутбуке системных файлов и форматирования диска. Маленький комочек тепла, всегда бывший рядом, даже когда много лет я была одна; главный претендент на моё сердце и левую руку, на которой он традиционно спал; деливший со мной по неспешным субботним утрам левую коленку, непременно "проверяя" кофе в чашке; "ночной докладчик", по завету всех тайцев громогласно сообщавший обо всех действиях и намерениях и утренний "без двадцати кот" - дублировавший будильник, синхронизированный с тайским временем.

Угроза шерстяных бесов. Однажды он выел кусок вязанной шапки у зашедшей в гости уже давно бывшей подруги. Под болтовню мы что-то пили, кофе или вино, уже не помню, а он неоднократно прибегал и пытался о чём-то сообщить, вызывая смех, убегал и возвращался. Кто мог подумать, что всё это время в прихожей шла борьба с шерстяной нечистью в загрызенной им шапке? Ещё одного беса он приговорил в моём свитере, заодно освежив в памяти ритуал приборки вещей в шкаф. Досталось как-то и шнуркам дочери, растворившимся в его маленькой утробе.

Он строил людей легко и непринуждённо, не успевала я предупредить о предстоящем манипулировании у ног, как кота, имевшего четыре лапки и самого умеющего прыгать, уже брали на ручки, где он тёрся о пальцы, особенно пропахшие никотином или подгрызал ручку, всегда торчащую из левого нагрудного кармана папиной, а позднее Варяжьей рубашки.

С переездом на Почтамтскую он заразил Варяга своими привычками, гармонично переняв часть его, закрепившись в доме ритуалом "незакрываемости" дверей. В солнечные дни квартира состояла из кошачьих солнечных пятен, в пасмурные и сырые летние, когда старый дом окончательно отсыревал и двери, выполняя заповедь Кота, переставали закрываться - в укромные шерстяные лёжки.

Начав путешествовать, Таракан трансформировал и походную жизнь, оброс снаряжением и туристическими привычками. Алтай, Урал, Карелия, Кольский, Архангельская, Коми... где он только с нами не побывал, на машине, в байдарке или в специально заведённом для него нагрудном рюкзачке, добавлявшем мне немало "удобств" на пересечёнке или в горах. Рафинированный городской увалень, когда-то наслаждавшийся запахами дачи и щебетанием птиц не сходя с крыльца на сырую от росы траву; потерявший в первый выезд в деревню фалангу пальца (её пришлось ампутировать в городе) на правой задней лапе, неудачно застрявшую в ковре во время героического бегства от беременной деревенской кошки; съевший свою первую мышку в одиннадцать лет в полях под Новосибирском, гроза леммингов на Среднем, породивший слово "меховец" - месяц, когда Таракан путешествовал по Кольскому...

Как все зрелые туристы он наслаждался с нами природой и красотой заповедных мест, мирясь с не всегда радующей погодой и сыростью. Никто не знает, сколько таких поездок предписано по судьбе, и возвращаясь, я была признательна миру за каждую подаренную нам, каждый день, прожитый под северным солнцем, принимался с радостной благодарностью, понимая, что завтра есть не у всех... О последних трёх поездках я суеверно не писала, так и не закончив "Мезень-2016", когда по возвращению из Коми, на подъезде к Кологриву пришлось впервые отпаивать кота по дневному зною.

Это стараешься не замечать, гнать из головы даже мысль, что вот он, возраст... но после Ладоги восемнадцатого года стало ясно, что Кот уходит. Я понимала, что дальше Биврёста - Моста радуги, его не пустят, ведь посланный тебе Спутник не отличим от простого животного и с этим надо было что-то делать. Примирение нашлось в сложенной Саге об утраченной клятве Локи, благодаря которой котам, завершающим девятые жизни, гарантирована "Дверь в лето", за которой рано или поздно встречаются все...

Ранней весной Таракашка охотился за солнечными пятнами, и была надежда на ещё одно лето. Однажды он так сладко щемил на полу, что я не удержалась и сняла его с удивительно точным для сплепухи ручным фокусом. Но он решил уходить. После тихого увядания последнего года. И я не в силах была его остановить... Я поняла это как-то поздно вернувшись домой - схватилась за приготовление ужина, в ожидании мужа и вдруг осознала, что Он не вышел встречать. С той ночи он, запускавшийся "с полоборота", уже больше не тарахтел и всё порывался уйти к лёжке у батареи в "комнате ухода", где когда-то жил свёкр, а теперь между больницами мама - в прошлом году дом опять плотно накрыла старость. Она одинаково безжалостна и неприглядна у животных и людей...

Нам оставались ежедневные походы в лечебницу с остановками на чахлом пяточке появляющейся зелени напротив "Идиота" - всё что я могла дать ему, никогда не гулявшему в асфальтовом мире, вместо всех тех прекрасных диких мест, куда он уже никогда не сможет попасть и тихое лежание, прильнув к груди, на моём плече, пока капель системы "прямого доступа" отсчитывала хронометраж призовых минут этого мира. Час Быка самое тяжелое время перед рассветом, дождаться который суждено не всем. У года тоже есть свой Час Быка - это весна.

Если жить только болью, пропадает смысл жизни вообще, когда-то очень давно я заставила себя научиться находить хорошее во всем. Уход неизбежен, но я могла дать ему ещё немножко тепла и сохранить чуть больше для себя и, отодвинув все дела и планы, я провела последние недели с ним. По утрам мы шли в лечебницу на капельницу. В отличии от домашних котов, улица для него не была шоком, а лишь расширяла мир. У меня на руках (сумка-переноска лишала возможности чувствовать его состояние и я просто кутала его в связанный мною шарф из монгольской верблюжатины) мы доходили до единственного по дороге пятачка зелени на углу Мойки у Фонарного моста, где Кот дышал начинающейся весной.

Все капельницы держала его на руках, думаю, он мирился с лечением только ради меня. Спавший в последние годы по тридцать шесть часов в сутки, он почти перестал спать, держа голову на весу, как будто боялся оказаться в небытии в тот самый важный момент. На капельницах его отпускало и, прильнув к моему плечу и обхватив его лапами, он тихо посапывал, изредка просыпаясь, утыкался носом в лицо, руки были заняты и мы тихонько почесывались носами... Улучшений не наступало. Часть ночи Таракашка ещё по традиции проводил с нами, потом уходил, и я спала с ним на полу, перемещаясь за ним по всей квартире - от слабости он всё чаще промахивался и я спускала и поднимала его, опасаясь переломов. Чаще всего мы ночевали под дубовым письменным столом у батареи, я меняла бутылки с горячей водой, которыми обкладывала для тепла, поила, разговаривала, на рассвете просыпалось подобие аппетита и Кота хватало на пару "лизков" еды, позже пришел черёд кормления из пипетки.
Последний раз он поработал котом в семь утра, придя на слабых лапах будить мужа своим традиционным "Ну-кяу". Мяукать Таракан так и не научился, в детстве недолго говорил "Ма-ма", потом перешёл на "Кяу" и изредка на недовольное "Оууоууу", а на запозднившихся у компьютера спускал "Кяррроу".

В какой-то момент гальюнное корытце стало недосягаемой высотой и в ход пришла ветошь, до которой он доползал до последнего, не считая возможным гадить где-то ещё. Когда сил стало не хватать - будил тихим "Мря", означавшим гальюн, когда не осталось сил и на это - ерзал и порывался вставать, прося переложить его на пеленку...

Всё это время он много пил сам, капельницы и подкожные уколы снимали обезвоживание, предотвращая жесткую интоксикацию. То, что было когда-то почками уже просто гоняло воду, не выводя из организма продукты распада. Дни он проводил у меня на руках, укутанный в монгольскую шерсть - мы просыпались с ним на рассвете, совершали лечебно-кормительный ритуал и вприхлёбку с кофе нарезали новую стометровку, обходя кругами все его владения, обозреваемые с моего плеча, притормаживали у окон - птицы его больше не волновали, но рассветы притягивали и мы отмечали каждый подаренный день его встречей.

Ох уж эти, ставшие непослушными, лапы... Таракан боролся с ними ползком, часто устремляясь под ноги к мужу, поднимавшему его на левое колено - место обзора всей кухни.

В последний поход с несостоявшейся капельницей, ненадолго потеплело. Стоять Таракаша уже не мог, но успел, пока на площадку не пришли собаки, полежать в нагретой солнцем пыли между пробивающейся зелени чахлой городской травы. На Фонарном мосту он стрельнул ушами на катер, шедший по каналу и мы долго стояли, пока он разглядывал волны, спеленатые гранитами, как он - шерстяным шарфом...

Спал он уже с нами, точнее не спал, а лежал с открытыми глазами на боку. Последнюю ночь провел тяжело дыша на уголке моей подушки. Я боролась с усталостью, чтобы не пропустить уколы, время поения и смачивания рта, злясь на несовершенство тела, которому так не вовремя требуется отдых. Впервые ощутила это в восемнадцать лет, когда крохотная дочь серьезно с высокой температурой заболела и после случающихся у грудничков судорог врач предупредил об опасности их повторения, которое нельзя допускать, а недельное бдение у кроватки уже сказывалось хроническим недосыпом, выключающим сознание в самый неподходящий момент...
Просыпаясь, я чесала его нос пальцем, в ответ он прикрывал глаза, но сон одолевал и я выключалась. Проснулась неожиданно и быстро - после отпаивания и укола мы стояли у окна и наблюдали тихий рассвет, голова его совсем ослабела и просто лежала на моём плече, реагируя на свет невероятно уставшими глазами. В 5.33 сердечко не выдержало, он несколько раз очень тяжело вздохнул, как будто на ссохшееся тельце одновременно навалилась вся его маленькая жизнь, тело безуспешно попыталось удержать душу и, вскинувшись в судороге, отпустило... Наступало Новолуние Сатурна - вершителя кармы.

Не знаю, где у домашних котов "дверь в лето", у туристов она точно где-то на берегу - Онеги, Ладоги, Балтики... Пришёл солнечный день и мы ехали в Усть-Лугу на Объект-200, впервые я не была за рулём, а держала на коленях коробку с бесценным грузом, чтобы уберечь его от тряски грейдеров. Опустив глаза на коробку, прочла незамеченную ранее надпись белую на синем фоне - "ДОРОГИ ОТКРЫТЫ"!

"Кота нет, а его песочный гальюн - есть!!!" - доставая лопату из багажника, впервые сорвался муж, пряча глаза, и вздрогнули отвернувшиеся плечи. Высокий берег с крутым обрывом отсекал песок и я все эти годы обновляла мхи около палатки свежим песком. Солнце раскинуло кружево теней по земляничной холму, высокие березы хранят его от дневного зноя, а вечером сюда приходят нежные лучи и допоздна золотят берег. Попав сюда впервые вечером тринадцать лет назад, мы долго сидели, спустив ноги с обрыва, провожая копчёный закат, внизу шуршала Балтика, лопатя камешки... теперь она обещала мне заботится о Коте.

К берегу проехали с трудом, раскинувшее строительство новой плети железнодорожных путей порта окончательно отсекло залив от посетителей и редких шашлычников, но "во избежание" мы разобрали, извинившись, старое кострище с муравейником под землёй. Закон синархии - всё в мире взаимосвязано, уход одной сущности влияет на жизнь других, сменяя околокостровую избыточность на достаточность, а там уж их воля выживать.

Тридцать зелёных серебренников из копилки дочери - "Цена Оцененного", за них не только предают в этом странном мире, где всё продается, но и на фантики обменивают тех, кто может стать самым дорогим Спутником на 6801 день, минус тридцать, проведённых в кошачьей семье.

"Кот - Эпоха!" наследивший даже в их жизни, как написал мне московский друг Штурман. Они тогда очень долго, как это бывает только у состоявшихся людей, снюхивались с Ядовитой... их свадьбу мы устраивали в тайне от мажорской семьи, привыкшей, чтобы всё было "як у сих", подготовив забавные костюмы, кучу сюрпризов с фотосессией в Копорье, "номер-люкс" для новобрачных - палатку в первой линии на берегу Усть-Лужского залива и "Мбрачный контракт", засвидетельствованный лапой Таракана, обмакнутой в краску, которую он успешно разнёс по дому... Контракт, который хранится в их семье...

Люди - удивительные Сущности, они запирают себя в рамки и окутываются условностями, из которых вырваться не хватает сил. Наверное, для этого иногда им и присылают Сущностей с безусловной любовью. Преданных и бескорыстных.

Они приходят в канун трудных времён, разделить и скрасить их тяжесть и уходят, подарив Любовь и Тепло. Их не всегда отличишь от обычных животных и многие путают: "ну, восемнадцать лет для кота... это уже много!" Восемнадцать лет? Это ничто! Времени нет.
Можно жить минутой, днем, годом... попробуйте жить непрерывностью! Взгляните на Валькнут - будущее всегда здесь, но смертным понятен только язык прошлого, даже настоящее проскальзывает у них, как песок, сквозь пальцы, и фиксируется лишь становясь прошлым, открывающим великую оче_видность, что Вечность - это мера Любви не существующие раздельно.

Проходят дни, убираются вещи, стираются следы пребывания в доме, но то тут, то там мелькает тень, то качающаяся нога под столом примет образ, то скомканный на кровати свитер, то тень у двери в коридоре...

- Ещё долго будет храниться привычка "незакрывания дверей..." - замечает муж и вдруг в глаза бросается плотно закрытая дверь в гальюн. Я прохожу мимо неё раз, два, три, потом открываю с облегчением и выдыхаю:
- Пытаешься изменить привычку?
- Да.
- Прости, милый, не могу видеть её закрытой...

И на каждом углу метки, оставленные желёзками, чаще одна, иногда две - на уровне шеи и чуть ниже - записки будущим поколениям... Смывать их так же кощунственно, как разрушать петроглифы, и рука не поднимается их стирать. Рано или поздно придется поменять наволочку на моей подушке, левый нижний угол которой хранит Кота.
Я глажу его каждый вечер, засыпая.

Просыпаюсь всё так же рано, варю кофе и к 5.33 уже говорю с рассветом у того самого окна. Иногда из форточки дома напротив выскакивает ошалевший соседский кот, спустя время беспокойно разлетаются вороны, уставшее утро наполняется цветом, на капот Красного приходит тощая кошка, спустя час сосед будит "Яву", а она весь двор - день запускает Колесо Мани, чтобы сделав круг, вечером прикоснуться к углу подушки, левому, нижнему, решая бесконечную кармическую задачу - научиться отпускать,, а жизнь без устали испытывает загрубевшую и окаменевшую от рубцов душу, но "нет ни страдания, ни причины страдания, ни прекращения страдания, ни пути"...



14.05.19